Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891)
ЛЕОНТЬЕВ Константин Николаевич (13.01.1831-12.11.1891 гг.) – политический и религиозный мыслитель, публицист, литературный критик, писатель, один из лидеров русского консерватизма.
К. Н. Леонтьев родился в селе Кудиново Калужской губернии. В 1849 г. он окончил Калужскую гимназию и поступил на медицинский факультет Московского университета. В 1854 г. началась Крымская война, и он, не окончив учебы, поступил на военную службу батальонным лекарем.
В 1863-1873 гг. К. Н. Леонтьев – на дипломатической службе в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел, он был консулом в некоторых греческих городах.
В 1871 г. Леонтьев тяжело заболел. Исцеление от недуга дипломат воспринял как результат молитв Пресвятой Богородице и дал обет принять монашество. В 1871-1872 гг. он жил на горе Афон в русском Пантелеймоновом монастыре.
В 1874 г. Леонтьев возвратился в Россию. В 1875 г. опубликовал книгу «Византизм и славянство». Со 2-й половины 1870-х гг. он активно выступал с публицистическими и критическими статьями. Наиболее значительным стал сборник статей К. Н. Леонтьева «Восток, Россия и славянство» (1885-1886 гг.). в 1880-1887 гг. он был цензором московского цензурного комитета.
К. Н. Леонтьев – создатель оригинальной религиозно-эстетической философской концепции. Мир, согласно Леонтьеву, это Бог и красота, на высшей стадии развития представляющий собой «цветущую сложность». Условием существования мира как «цветущей сложности», является разнообразие народов. Леонтьев выступал против понимания прогресса, как однообразного развития всех народов по западноевропейскому пути, отрицал роль науки и техники. Он не принимал культ всеобщего равенства и благополучия, индивидуализм, рационализм. Такой прогресс, по его мнению, ведет к «упрощению», т. е. к умиранию мира. Леонтьев считал, что необходимо сохранить своеобразие России, которая должна противопоставить Европе свою культуру, основанную на принципах «византизма» - твердой монархической власти, строгой церковности, сохранения крестьянской общины, жесткого сословного деления общества. Леонтьев применял к философии истории также и принципы биологических наук. Он утверждал, что всякий исторический организм (государство, общество) подвержено «естественным» законам рождения, созревания расцвета («цветущей сложности»), старения и умирания.
Выйдя в отставку, Леонтьев поселился в Оптиной пустыни, где 23 августа 1891 г. принял тайный постриг под именем Климента. По благословению старца Амвросия Оптинского он переехал в Сергиев Посад для поступления в Троице-Сергиеву лавру, где скоро умер от воспаления легких.
Школьная энциклопедия. Москва, «ОЛМА-ПРЕСС Образование». 2003 год.
* * *
На каком-то собрании эмигрантской молодежи, той «передовой» молодежи, которая, окончательно отбившись от «отцов», собирается переделывать Россию (как только представится случай!) на свой особый «национально-интернациональный лад», на одном из таких шумных и бестолковых парижских собраний я услышал с трибуны слова:
«Нынешняя Россия мне ужасно не нравится. Не знаю, стоит ли за нее или на службе ей умирать? Я люблю Россию, царя, монахов и попов. Россию красных рубашек и голубых сарафанов, Россию благодушного деспотизма».
«Здорово говорит, - сказал сидевший рядом краснощекий младоросс или третьеросс. - Особенно про сарафаны, здорово».
«Это он Леонтьева цитирует», - возразил другой, долговязый и хмурый. «Леонтьева? А кто такой Леонтьев?» - заинтересовался третий, веснушчатый. Из троих - двое о Леонтьеве просто не знали.
Но дух его веял над ними.
..........
Царствование Александра III. Осень. Грустный русский пейзаж: березка на фоне вечернего неба, «журавель» колодца, забор, лесок, проселочная дорога. Дальше белые стены и золотые главы Лавры.
В монастырской гостинице направо от входа «графские номера». Низкие комнаты, старая мебель, киоты, лампадки, занавесочки из голубой марли. В номерах этих недавно поселился приезжий из Оптиной пустыни, бывший русский консул в Турции, мало известный и мало читаемый писатель. Он решил перезимовать здесь в Лавре, начал устраиваться в «графских номерах»: вот и занавесочки голубые он повесил. Долго добивался такого обязательно цвета, вот такой именно марли. Перевез книги, расставил по-своему мебель, запасся дровами на зиму. Но зимовать ему здесь не суждено: он умирает.
Совсем недавно он принял «чин смирения», тайный постриг, но умирает он непокорно. Изо всех своих физических и душевных сил он борется с одолевающей его смертью. Физических сил в нем мало, - это шестидесятилетний человек со здоровьем, вконец надорванным затяжными мучительными болезнями. «Бессонница, страшные мигрени, поносы, язва желудка, трещины на руках и ногах, отеки, болезнь спинного мозга, сужение мочевого канала, воспаление лимфатических сосудов», - вот далеко не полный список страданий, отравлявших последние годы его жизни. Но нравственная сила его велика, хотя нравственных мук в его жизни было не меньше, чем мигреней и язв.
Оттого он так тяжело и умирает. Огромный запас нерастраченных душевных сил душит его, распирает, корчит, как демон корчит бесноватого. «Надо покориться», - в жару, в полубреду уговаривает он себя и сейчас же сам себе возражает: «Еще поборемся», опять - «Надо покориться», и снова: «Еще поборемся»...
Двадцатилетняя Варька - крестьянка-воспитанница, недавно выданная им замуж, ухаживает за больным, меняет компрессы, подает ему питье. Она очень красива, смугла, стройна. На ней красный сарафан. Это умирающий велел его ей надеть. Больше всего этот шестидесятилетний, измученный, принявший тайное монашество «бывший консул» - любит внешнюю красивость жизни.
..........
Константин Леонтьев всю жизнь был неудачником, неудачником он и умер. Ему все не удавалось: карьера врача, дипломатическая служба, литература, любовь, дружба - все. Материальные невзгоды вечно его разбирали. «Идеал» его - «иметь каких-нибудь 75 рублей в месяц до гроба» - так до гроба и не осуществился. «Смотри, ты лишен и того, что имеют многие скотоподобные люди, и у тебя нет и не будет ни 75, ни 50 рублей в месяц, верных и обеспеченных», - пишет он сам о себе. Романы его критика обходит молчанием, статей его Катков не хочет печатать, в отчаянии и озлоблении он уничтожает свою трилогию, над которой долго и много трудился. Семейная жизнь его ужасна: он, «эстет», ставивший красоту «выше религии», ибо «красота для всего в мире», а религия «только» для человека, женится в ранней молодости на полуграмотной мещанке. Жена впадает в слабоумие,и «грязь жены» каждодневно преследует человека, требующего от жизни прежде всего «поэзии».
«Я не только ищу поэзию, но и нахожу ее», - самонадеянно пишет он в юности, потом только ищет, не находя, потом и не ищет больше. Опыт жизни показал, что на «поэзию» и на «красоту» полагаться нельзя,и Леонтьев бросается к Богу. Но и в религии нет ему никакого утешения. Бог Леонтьева, страшный и безрадостный Бог усомнившегося в неверии атеиста. «А когда в 1869, 70 и 71 годах меня поразили, один за одним, удар за ударом — тогда я испытал вдруг чувство беспомощности перед невидимыми и карающими силами и ужаснулся почти до животного страха.» Даже имение свое, маленькую усадьбу, единственное место на земле, где он отдыхал душой, он вынужден продать. И вот, измученный, больной, одинокий, он умирает.
Умер Леонтьев 12 ноября 1891 года. Можно было бы сказать: умер всеми забытый, если было бы кому о нем забывать. Но таких, в сущности, почти и не было.
Георгий Иванов. «Страх перед жизнью (Константин Леонов и современность)».
* * *
«Важно не племя, а те духовные начала, которые связаны с его силой и славой.» «Важен не народ, а великая идея, которая владеет народом.»
Но «великие идеи» и «духовные начала» могут расцвести «не иначе, как посредством сильной власти и с готовностью на всякие принуждения». Это общие положения. Потом — касающиеся специально России. «Без страха и насилия у нас все пойдет прахом.» «Никакая пугачевщина не может повредить России так, как могла бы ей повредить очень мирная, очень демократическая конституция.» «Россию надо подморозить, чтобы не гнила.» И в заключение: «Нам, русским, надо совершенно сорваться с европейских рельс и, выбрав совсем новый путь, стать во главе умственной и социальной жизни человечества».
Такие выписки из Леонтьева можно делать без конца.
Георгий Иванов. «Страх перед жизнью (Константин Леонов и современность)».
* * *
«Пища моя крута», - говорит о себе Леонтьев. Эта (действительно крутая, нельзя спорить) пища стала для послевоенного несчастного человечества опостылевшим ежедневным «пайком». С самого августа 1914 года до наших дней расхлебывает оно эту «крутую пищу» и все не может расхлебать. Что расхлебывать придется долго - сомнений нет. Интересно было бы знать, как долго - вплоть до «конечной гибели» или все-таки на некотором расстоянии до нее. Но на этот вопрос не могут ответить никакие «слова», никакие теории - ни «эгалитарно-уравнительные», ни «неравноцветущие». Ответит на это жизнь.
.........
Теплятся лампадки в монастырской гостинице. Неслышными шагами приходят послушники. Шумит у окна какая-нибудь трогательная, осыпающаяся «нестеровская» березка.
У окна, за письменным столом, сидит старый больной человек, приехавший сюда «заглушить тоску». Он что-то пишет. На его красивом породистом изможденном лице надменность отчаяния: что там ни пиши, как сжато ни формулируй, какие блестящие парадоксы ни рассыпай - ясно одно: жизнь не удалась.
Жизнь не удалась. «Блестящая борьба» не состоялась. «Надо покориться.» Но покориться он органически не может. Если бы «обстоятельства», если бы Кромвелю да меч! Но нет меча, нет обстоятельств, нет даже «обеспеченных семидесяти пяти рублей». Гордость. Отчаяние. Тихие послушники. Лампадка. Вечер. Березка на чахлом небе. Там, в небе, - грозный, безрадостный Бог усомнившегося в неверии атеиста, карающая темная сила. Здесь - неудавшаяся жизнь, подступающая смерть. Утешения нет ни в чем. Разве «красотой», по старой памяти, не то что утешиться - развлечься. Вот именно такими занавесочками, из такой обязательно марли. И со страстью, всегдашней своей страстью - о чем бы ни шло дело – Леонтьев пишет в Москву друзьям - описывает цвет, качество, плотность требующейся ему марли. С тем же «ясновидением», с каким предчувствует послевоенную Европу, описывает эту марлю в мельчайших подробностях: должна непременно быть в Москве такая. Друзья долго ищут, наконец, действительно находят – в гробовой лавке. Это специальный товар для покойников. И другие разные совпадения, предчувствия, приметы окружают в его последние дни Леонтьева.
Вдруг обнаруживает он, что все важные события его жизни происходили в начальные годы десятилетий, и вот теперь как раз 1891 год. Какое же важное событие ждет его? Тайный голос подсказывает: смерть.
Вообще в последние дни Леонтьева вокруг него, как вокруг медиума, «потрескивает» в воздухе. В щели патриархальных «графских номеров» дует ледяной ветер метафизики. Как ни топят, Леонтьеву все холодно - из-за этой усиленной топки он и умирает: разогрелся, снял кафтан, сел у окна, придуло, - воспаление легких. Да, «в воздухе» вокруг как-то «неблагополучно», и не помогают ни лампадки, ни ладан, ни долгие земные поклоны. Как будто какое-то иное начало мстит Леонтьеву за его преданность осязательной силе, все равно - «силе оружия» или «силе церковной идеи». Или, может быть, человеческое в нем сводит счеты с его презрением к человеку. Во всяком случае, смерть его окружает некая мистика, та мистика, которую он так любил как добавочное декоративное средство к «православию», «самодержавию», «византийству», но в которую, в глубине своей «ницшеанской» души, вряд ли верил, пока был силен и здоров.
Умирал Леонтьев тяжело, непокорно, с тоской - не так, как умирают верующие христиане. О смерти и жизни его выразительно сказано в кратком слове Розанова: «Прошел великий муж по Руси - и лег в могилу. И лег и умер в отчаянии с талантами необыкновенными».
Георгий Иванов. «Страх перед жизнью (Константин Леонов и современность)».
* * *
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
